Национальный театр танца Испании показал вторую гастрольную программу, состоящую из балетов Филиппа Бланшара «Noodles» и «Белая тьма» Начо Дуато. Контраст очевиден и невероятен.
Так случилось, что именно в Москве, на Чеховском фестивале, Национальному театру танца Испании в том виде, в котором его полюбил российский зритель, устроили условные, но все же проводы любви. Балеты, поставленные Начо Дуато, скоро с репертуара снимут (стараниями самого хореографа), однако они так разнятся с работами сегодняшних фаворитов, что поневоле рождается уверенность — будущее театра без Дуато весьма сомнительно. Мадридская фестивальная программа под номером два — еще одно тому доказательство.
Француз презентовал публике балет десятилетней давности, но его «лапша» (так переводится Noodles) оказалась несъедобной. Концепция смехотворна, претензии неоправданны, хореография нежизнеспособна, юмор сомнителен. По словам самого Бланшара он стремился «сконцентрироваться на четырех понятиях — насилие; сила притяжения, невесомость, левитация; популярный танец; творчество Фрэнсиса Бэкона». Даже звучит этот сплав по меньше мере странно, а уж «вытанцевовать» его и вовсе невозможно. Собственно, что и было продемонстрировано московскому зрителю. Небольшой пролог-розыгрыш, когда худющая девица в розовом халате в микрофон объявила, что спектакль на час задерживается, был встречен с недовольством. Само «полотно» заставило недоумевать даже самых страстных обожателей современного танца.
Сценография действа выглядела по меньшей мере невнятно: на сцене были развешаны цветные лампочки, выставлены розовые диваны, ближе к зрителю располагалась музыкальная группа, исполняющая какую-то невнятицу под скрежет мела по стеклу. Танцоры, одетые в цветные лосины и майки со стразами, распались на дуэты. Каждый из них был, по всей видимости, призван обозначить те самые «насилие», «силу притяжения», «творчество Бэкона» и т. п. Парочки манерно обжимались, мальчишки устроили contemporary-битву за диван, остальные запрыгивали друг на друга, неудачно падали. И вновь вставали, чтобы упасть. Были еще «номера» с пластиковыми стаканами, фигурками Эйфелевой и Пизанской башен, наконец, вареной лапшой, которую сначала прижимали к лицу, затем брезгливо отбрасывали на пол. Какой-то паренек раскачивался надо всем этим безобразием на резиновом шланге.
На таком нелепом фоне один из лучших балетов Дуато смотрелся совсем недосягаемой вершиной. Как известно, «Белую тьму» хореограф посвятил погибшей от передозировки наркотиков сестре. Однако постановка не есть воплощение личной трагедии Дуато и тем более это не декларация назидательных выводов. Он сочинил нечто вроде балета-тризны по всем жертвам наркотической зависимости. Бьющая под дых печаль художника воплотилась в невероятной красоты драматических дуэтах, эффектных поддержках и ошеломляющей сценографии.
Темнота сцены, более чем скромные наряды на артистах и всегда внезапный свет из-под колосников, а вместе с ним — белая кокаиновая пыль. Сначала струйками стекающая в руки главной героини, потом тяжелыми курганами вырастающая на полу, наконец, бесконечной стеной встающая между героями и поглощающая ту, что не захотела выбрать жизнь.
Балет построен очень логично: от радостного ликования балующейся вместе с друзьями порошком героини до потери ею всякого ориентира, деградации и финальной смерти. Ломаные движения, обессиленные кисти рук, нечеловеческая мука в глазах, — период привыкания показан Дуато через движения-символы. Партнер героини изо всех сил пытается вытащить ее из смертной круговерти, буквально увозит со сцены, подхватывает на лету, внезапно появляется на пути к заветной дозе.
Пластика артистов на протяжении смертного танца безупречна, они как будто разговаривают телом. Зритель смотрит на сцену как завороженный, как будто нет ничего яснее и пронзительнее этого языка. А когда опускается черный занавес, вскакивает с мест и истерично благодарит. За красоту, глубину и пресловутую силу искусства.
Наталья Витвицкая 
Оставьте комментарий